Марш экклезиастов - Страница 91

— Ради страждущих я готов на всё! — поклонился бенедиктинец. — Разве может стать между истинным врачевателем и болящими презренный клочок кожи, взятый к тому же не с самого благочестивого места! Да ведь и пророк допускает такию — сокрытие своей подлинной веры! О том, что я стал правоверным, даже сам Папа Никанор не узнает. Кроме того, я же не собираюсь здесь двадцать лет платить налог на иноверцев!

Шейх как-то странно на него поглядел, но продолжал:

— Ни тени подозрения в ереси не должно пасть на наш орден!

Монах по-солдатски вытянулся:

— Не падёт, муаллим! Но всё-таки разрешите мне заняться именно этим больным — уж очень интересный случай!

Шейх долго и тревожно молчал.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Будут тебе и наука, и слава, и кафедра в вашей тупой салернской школе. Всё будет. Причём сразу. Только скажи мне… Назови имя, одно имя — кто тебя сюда послал? Кто послал тебя и твоего якобы безумного друга? Кого вы называете Наставником?

Абу Талиб вскинулся, загремев цепью.

— Не понимаю, — сказал брат Маркольфо. — Моим наставником, например, был фра Джованни Баптиста Арколе. Гнусный, доложу я вам, старикашка, еле от него отбился. Видимо, это у вас профессиональное, муаллим.

— Ну, двадцать лет мы ждать не будем, — сказал шейх и вцепился монаху в ворот рясы. — Ты сейчас же назовёшь мне имя, и мы покончим со всем. Быстро и безболезненно. На Маристан не распространяются никакие права и законы. Сопляк, кого ты надеялся провести? Да здесь открываются такие тайны, распахиваются такие бездны, о которых ты представления не имеешь. Как и о методах извлечения этих тайн из слабых человеческих тел. Масрур, Князь Гнева — простой мясник. Вы будете умирать долго… Хотя нет! Ты проживёшь подольше, чем твой сообщник. А ему, — он похлопал Абу Талиба по бритой голове, — искуснейший джяррах с помощью зубчатой круглой пилки срежет верхнюю часть черепа, и череп раскроется, словно горшок с шурпой. И я буду вонзать в эти якобы безумные мозги медные иглы, пока не найду место, ответственное за правдивость…

— Да уж, подлинный табиб, — сказал бенедиктинец. — Полные шальвары милосердия.

— …или пока это место не заработает у тебя, — продолжал шейх. Из краешка сизых губ старика побежала струйка слюны, но он не замечал. — Потом придёт и твоя очередь…

— Брат, — сказал Абу Талиб на латыни. — Задуши его. Я сейчас дёрну дедушку за ноги…

— …и сбежится стража! — торжествующе прошипел шейх Саадад на латыни же. — Ты силён, но у меня молодцы покрепче…

Брат Маркольфо стряхнул с себя шейха без всякого труда — высохшая рука, державшая мёртвой хваткой, разом разжалась.

— И столь же крепок их сон, — сказал он. — Иисусе сладчайший, как ладно ты устроил, что во всех монашеских орденах трапезы совместные! И что везде стоят чаши для омовения пальцев! И что здесь без ложек обходятся!

Абу Талиб вскочил на ноги — сколько позволила цепь.

— Ты что — отравил их всех? — задыхаясь, воскликнул он.

— Очухаются, — сказал монах. — А вот вам, муаллим, этого не обещаю. Он, представляешь, Соломон, жрать ничего не жрал, а только пил из этой чашки в знак скромности и самоуничижения… Если ты начальник, то и нечего скромничать! Вот стану Папой — ни за что не буду нищим на Пасху ноги мыть и воду пить, отменю этот обычай. Он многим жизни стоил…

Шейх ничего не отвечал, только хрипел и показывал пальцами на рот — видно, требовал противоядия.

— Можно, — согласился брат Маркольфо. — В обмен на тайны и бездны. Ишь чего выдумал — назови им наставника! И у тебя, небось, того же требовали?

Поэт не отвечал, только раскачивался на цепи из стороны в сторону.

— Ты невежда, муаллим, — безжалостно сказал монах. — Тебе не противоядие нужно, тебе ванна горячая нужна, покуда кровь не застыла совсем. Но до ванны ты не дойдёшь, а я тебя не понесу. Мне цепь нужно распилить, хоть я и не так искусен, как твой джяррах. Кстати, не забыть бы ему перед уходом все пальцы переломать. А ты, муаллим, если бы внимательно читал труды презираемого тобой Ибн-Баджи, воистину Серебряного, то знал бы, что мозговое вещество нечувствительно к боли. Проклинаешь? Знал бы ты, насколько я проклят!

…Судьба, судьба — скоморох небес!

23

Только кровавая беспощадная месть утешит разбитое сердце самурая.
Д. Х. Шварц «По следу орла»

Катаоки Цунэхару и Итиро Симидзу уже на второй день почти подружились — как иногда могут подружиться два чопорных викторианских англичанина, оказавшихся на оккупированной бурами территории: то есть накрепко и очень близко, но только до перехода через линию фронта. Цунэхару отрекомендовался историком, преподавателем провинциального актёрского колледжа; это был очень удобный образ, он позволял объяснять все свои чудачества любовью к профессии. Итиро Симидзу был средней руки чиновником в министерстве транспорта. Кроме того, он был членом фан-клуба Эдогавы Рампо. Кто такой Эдогава Рампо, простой деревенский самурай Цунэхару не знал. В чемодане у Симидзу нашлись два двухлитровых кувшина сакэ «Красный журавль», баночка маринованных слив и коробка сыра. Цунэхару выставил купленное в Москве острое сушёное мясо, которое следовало нарезать тонкими полупрозрачными ломтиками, и приобретённый уже здесь, в аэропорту, швейцарский нож — как раз для нарезания этих ломтиков. Оба сочли, что в походных и даже осадных условиях ничего лучшего просто не придумать.

На балконе как раз нашлось место для двоих. Они сидели, пили из маленьких фарфоровых чашечек сакэ, смотрели вниз на пустую и замусоренную рю Бас с закрытыми витринами магазинов, и разговаривали о нелепой сущности человечества. Человечество никогда не понимало себя, а когда ему начинало казаться, что оно приближается к пониманию, незамедлительно что-то случалось…